саму госбезопасность.
Некоторое время шли молча, рассматривая дорогие иномарки.
— Вот почему, — заключил Дубогрыз, — кто осознает, что лучше быть живым, чем мертвым, тот добровольно расстанется со своим сверхбогатством.
— А что — может и не добровольно?
— Само собой. Во всех остальных случаях. Сверхбогатый человек, я так вам скажу, Иван Григорьевич, самое страшное животное: чем оно больше имеет, тем алчнее. А самых алчных не убивают, их отстреливают. Для этого и существуют спецподразделения.
Откровения Дубогрыза наводили на мысль, что в нашем государстве без диктатора — красного или рыжего — никак не обойтись. Кто-то же должен отдавать приказания на отстрел.
По дороге затронули еще и тему перераспределения национальных богатств.
— Вот населению роздали сертификаты, — говорил Алеша. — А что вышло? Шутка. В России пошутили — на Украине шутку повторили. А шутка в экономике кровью пахнет.
— И Андрей Колеса вам устроит гражданскую войну?
— У Андрюши, Иван Григорьевич, наши, коллективные деньги. Того частника надо опасаться, на кого батрачат. Если человек хапнул из общего корыта больше других, да он вам за это хапнутое горло перегрызет. Если попытаетесь у него это хапнутое отнять.
— Значит, впереди война?
— Почему? Далеко не все хапали, а лишь те, кто стоял близко к общественному богатству. И то не каждый хапал. Жил, как многие.
— Но жить зажиточно — разве это грех?
— Греха, Иван Григорьевич, нет, если ты хорошо зарабатываешь своей головой и своими руками, не отнимаешь у другого, и конечно же не делишь, что не делится.
— А что не делится?
— Отечество.
— И тем не менее делят… Уже разделили.
— Беда наша, Иван Григорьевич, что гребем под себя, не задумываясь. А думать нам мешают. Тот же телек. Уткнется человек в «ящик», и «ящик» всем, кому не лень, мозги полощет. Раньше были свои проповедники, потом они наворовали, стали бизнесменами. Теперь модно приглашать из-за бугра. А им платить надо, да не мелочью. Вычтут они из нас, но, вероятней всего, из наших детей.
Иван Григорьевич ждал, что сейчас он зацепит проповедника Смита, что-то колкое бросит в его адрес. Не зацепил. Но то, что эти мысли страстно излагал изгнанный из армии сторонник неделимого Отечества, было старому разведчику как бальзам на сердце. Крепла уверенность, что и сын, ровесник Дубогрыза, поймет, почему отец не уклонился от борьбы, не оставил поле боя. Он скажет сыну, что он опять счастлив — он сражается, и здесь, у себя на родине, в этой борьбе он чувствует плечо товарищей…
Под стать Алексею Дубогрызу оказался и Андрей Колеса, постсоветский частник.
— О вас, Иван Григорьевич, я много наслышан, — говорил он, крепко пожимая руку. Его рука была сильной, хваткой, с мозолями — рука мастерового человека.
Главе «Автосервиса иномарок» не было и тридцати пяти лет, но его старили залысины с проседью, усталые карие глаза выдавали чем-то глубоко озабоченного человека: роль богатого, видимо, давалась ему нелегко.
Гостей он тут же пригласил к столу, разлил по чашкам дымящийся кофе, стал рассказывать о священнике, который поехал за американцем.
— Отец Артемий — наш давний товарищ, — говорил он, обслуживая гостей. — С мистером Смитом, как мне показалось, у них установились доброжелательные отношения. Спорят, конечно, чья религия лучше. Ну да это их культовые споры. Словесная, так сказать, разминка.
Разговор прервал тонкий писк зуммера. Андрей достал из внутреннего кармана мобильный телефон, несколько секунд молча слушал, вернул аппарат на место.
— Едут.
Вскоре — из окна второго этажа было видно — во двор зарулил белый «опель» с красной полосой вдоль кузова. Иван Григорьевич обратил внимание, что и на «опеле» отца Артемия и на «жигуленке» Дубогрыза была красная полоса. Может, это совпадение, а может, отличительный знак, что машины принадлежат к одной организации, и гаишники об этом предупреждены.
— Если желаете беседовать в этом кабинете, — обратился к Ивану Григорьевичу Андрей Колеса, — пожалуйста. У нас записывающей аппаратуры нет. Так и передайте проповеднику: своих не подслушиваем.
— Спасибо. Передам.
Товарищи оставили Ивана Григорьевича одного. Через минуту в сопровождении рослого священника вошел Эдвард. Священник поздоровался и тут же удалился.
Глава 40
Иван Григорьевич только взглянул на сына и сразу же заметил, как он рад этой встрече! Его темно-синие глаза — глаза Мэри — блестели как спелый терн, умытый сентябрьским дождем.
Сын похудел, щеки слегка запали, четче обозначились загорелые скулы: никак отдыхал на юге? Но где и когда? В январе на Украине так не загоришь.
Эдвард обнял отца, улыбнулся, как бывало в детстве, и эта улыбка незаметно повзрослевшего и возмужавшего сына опять горько напомнила, что еще недавно была дружная семья Смитов, где каждый чувствовал себя счастливым.
— Ты побывал в Штатах? — спросил Иван Григорьевич. Чуть было не вырвалось: «Дома?»
— Да, — ответил Эдвард, продолжая радостно улыбаться, как обычно улыбается американец, когда у него все о’кэй. — После нашей встречи я попросил отпуск — на лечение. Я тогда сильно простыл. Был во Флориде, в госпитале.
— Чем занимается Артур? — спросил о младшем сыне.
Последнюю неделю Ивану Григорьевичу снились плохие сны, и все одного содержания: будто они с Мэри идут по крутому каменистому склону, у Мэри из-под ног катятся мелкие камушки, и вот она падает, он пытается схватить ее за руку, но под собой не находит опоры, и вслед за Мэри лавина камней увлекает его к пропасти… К чему бы это?
— Недавно Артур побывал в Чили. Заключил выгодную сделку. Теперь с подобной миссией где-то на Кавказе, — говорил как докладывал Эдвард. — Местные князья нуждаются в нашей продукции.
— Президенты, — поправил Иван Григорьевич.
— Пусть президенты… Так что дел у него благодаря дедушке…
— А что дедушка? По-прежнему шумит?
— Шумит, и не только в конгрессе. При мне упрекнул покойную маму, что в тебе не разглядела русского.
— Украинца, — опять поправил сына Иван Григорьевич.
— Папа, здесь, на Украине, я убедился, что разницы между русскими и украинцами почти никакой. Украинцы предпочитают самогон закусывать салом, русские — рукавом.
— Сам видел?
— Говорили… Пытался я в складе мышления найти разницу.
— Ну и как?
— Пока не нашел.
— Ну, не нашел, так не нашел, — не стал уточнять Иван Григорьевич.
В данный момент его меньше всего интересовали национальные особенности по сути одного народа. Больше всего его интересовало положение дел в Исследовательском центре Пентагона. Там, несомненно, и теперь, как и семь лет назад, по словам шефа группы экспертов полковника Дика, заботы охотничьи: когда зверь убит, с него нужно снимать шкуру. Раньше была забота — убить медведя, сейчас — не испортить шкуру. Полковник Дик давал понять, что в Пентагоне о русском медведе перестанут заботиться, когда будет съеден его последний